Самое Тихое Время Города - Страница 90

Ну да, Николай, конечно, чушь несет про бессмертие… хотя почему? Возможно, Очень Засекреченные Исследования. Бессмертие – слишком опасная вещь, чтобы орать о нем на каждом углу и разбрасывать, как крошки воробьям. Оно не для каждого, Николай так и говорит…

Она почти убедила себя. Он просто не могла больше. «Все. Сдаться – и пусть думают другие. А я ни в чем не виновата».

Сразу стало легче, хотя внутри было холодно и все нервы сотрясала мелкая дрожь. Анастасия глушила это неприятное ощущение. Раз решила – так не оглядывайся, не жалей.

Она думала, что наверх ее, как всегда, не пустят. Но сегодня коридоры не змеились лабиринтом, двери не исчезали и не прикидывались окнами зеркала. Как будто знали, что ли, о ее решении?

Она нашла лифт – огромный, зеркальный, с мягким ходом. Что по лестницам-то пыхтеть? Кнопка в лифте была одна, она ее и нажала. Поднялась куда-то наверх. Очутилась в огромном холле. Окна до самого пола выходили на три стороны, и Москва оттуда была видна как с птичьего полета. Анастасия поразилась, что облака ходят почти вровень с окнами. Тяжелые, серые, осенние. Где это она? И сколько же прошло времени, как она здесь? Неужели уже осень? В сердце кольнуло. А Катя все ждет маму, а ее нет…

Анастасия вздохнула и решительно пошла к двери. Большой, дубовой двери, выходившей, казалось, прямо наружу, в серое свинцовое небо.

– …чего хотел? – резко хлестнуло в чуть приоткрытую Анастасией щелку.

Она замерла. Нехорошо, конечно, подглядывать и подслушивать, но…

Кабинет внутри был совершенно не соответствующий ни огромности холла, ни его стеклянности и прозрачности. Он больше подходил к дубовой двери, тяжелой, ампирной. Темный, с огромным столом, покрытым зеленым сукном, с красной ковровой дорожкой. Николай стоял на красном ковре, а перед ним буквально извивался невысокий круглый человечек. Он стоял к Анастасии в профиль, и она видела, как его лицо течет, словно мягкий воск, снова обретает вид и форму – и опять течет. Так же текли и тянулись его пальцы, ноги – словно он никак не мог решить, каким ему быть.

– Вы же обещали, – таким же бесформенным текучим голосом говорил он. – Вы обещали, что я стану как живой!

– Живым ты, Лаврентий, уже никогда не станешь, – брезгливо бросил Николай. – Ты был живым, и скажи спасибо, что можешь быть хотя бы относительно существующим. Тебе что надо? Есть-пить? Или власть? «Шашечки» или ехать? – глумливо добавил он.

– Хозя-а-аином… – растекся «пластилиновый».

– Хозя-а-аином – передразнил Николай. – Не будешь хозяином, потому, что хозяин – я. Ты можешь быть хозяйчиком. И будь рад. И только когда будет построена башня. А для этого нужны люди! А ты никак не накроешь Фоминых!

– Мы почти окружили…

– Почти! Они получили третье письмо! Ты понял? Третье!

– Они никогда не согласятся. – «Пластилиновый» уже по колено стоял в вязкой булькающей луже, похожей на большую амебу.

– Ты дурак, – бросил Николай.

– Вы сами свою жену и мушкетера прибрать не смогли…

– Молчать, – гортанным хриплым шепотом проговорил Николай. – Это мое дело. И я его сделаю. Моя жена уже готова согласиться, я это чую. И тогда я и дочь смогу забрать. И целых два кирпичика в башне! А мушкетера я убью…

– Кирпичиком меньше, – попытался хихикнуть «пластилиновый».

Николай только посмотрел на него.

– Хочешь перестать быть тварью текучей и стать крепким хозяином – выполняй, что я сказал. Будет башня – будешь и ты со своей Гэбней. Нет – не взыщи. Времени не так много осталось до часа открытия Врат…

Анастасия уже не слушала. Она тихо-тихо отходила прочь. Вот именно в эту минуту она и решила – бежать. И мерзкое ощущение неправильности исчезло. Словно занозу из груди вырвали. Сердце колотилось так, что казалось, эхо от его стука летает между стеклянными стенами, и сейчас они со звоном обрушатся, и ее найдут…

И тут и вправду загремело-зазвенело-завизжало. Как в сказке, когда Иван-царевич коснулся запретной сбруи волшебного коня.

– ТРЕВОГА! – загудел громоподобный голос, и башня вдруг начала сдвигаться, как телескопическая трубка. Анастасия закрыла уши руками и забилась в угол. Николай вместе с «пластилиновым», который сейчас был похож на ползущую кляксу, побежали куда-то к лифту – или, вернее, к вдруг открывшейся лестнице.

Анастасия встала. Ей было дико страшно. Она постояла, подождала, пока перестанут дрожать руки и течь слезы. А потом рванула в кабинет.

Когда в башне начался переполох, Анастасия, завязав рукава свитера и набив его, как мешок, договорами, беззастенчиво спертыми в кабинете, побежала было вниз по открывшейся лестнице, но ее перехватила Лана, и обе выскочили не из главного хода, где шла свалка и орали одновременно сигнализация, мегафоны и люди, а через дверку для вывоза мусора.

– Сюда. – Лана поволокла Анастасию к машинам, которые были все как одна черные с тонированными стеклами и стояли в какой-то неестественно густой тени. – Водить умеешь?

– А ты что, нет?

– Я могу. Но мне лучше не садиться за руль – меня башня не выпустит.

– Так мы уже на воле?

– Ты так думаешь? – хмыкнула Лана.

Анастасия села за руль.

– А теперь… дуй вперед. Сквозь стенки, деревья, дуй, и все. А лучше закрой глаза и дуй. Я скажу, когда все кончится…

Анастасия вздрогнула, стиснула зубы, зажмурилась и… а Лана сунула кулак в рот, чтобы не орать от ужаса при виде того, как плавится вокруг реальность. Только временами она осмеливалась выдавать что-то вроде:

– Нормально. Все хорошо. Давай-давай. Еще немного.

Менялся цвет небес, переворачивался горизонт. Вместо леса по правую руку расплылась оплавленная пустыня с медленно вырастающим над ней ядерным грибом. Перед стеклом проплыл офтальмозавр, и из-под колес высунулась костлявая рука, вынырнул по пояс скелет в очках и с двойной молнией в петлицах потрепанного мундира, затем снова исчез. Анастасия нащупывала дорогу в неопределенном, зыбком пространстве между разными слоями Города. В Зоне.